|
Комментарий:
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 27. Л. 1—2.
Списки — Сушк. тетрадь; Альбом Тютчевой; Муран. альбом.
Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 33—34. Вошло в Изд. 1854. С. 68; Изд. 1868. С. 135—136; Изд. СПб., 1886. С. 164—165; Изд. 1900. С. 177—178.
Печатается по автографу.
Автограф беловой. Текст стих. занимает 3 страницы: 1—1 об. — 2. Вместо заглавия стоит дата: «Июля 1850»; так и датируется. Строфы отчеркнуты. Начиная со 2-й
строфы, строчки «съезжают» вверх, к правой кромке листа. Плохо прочитываются слова «манит», «осенит», в последнем буквы жирно выделены. С прописной буквы
написаны «Господь», «Саду», «Зной», «Злак», «Грот». Недоступность, загражденность роскошного сада для «бедного нищего» подчеркивается несколькими тире: в
конце 4-й строки, в 5-й (« — через ограду — »), 6-й, середине 9-й («не для него — »), в строках 10-й, 16-й, 19-й (« — мимо саду — »); но в 1-й строфе, 3-й
строке оборот «мимо саду» стоит в запятых. Точкой завершаются лишь 2-я и последняя строфы.
В первой публикации есть отступления от текста автографа. Редактор совсем отказывается от тире, «выравнивая» пунктуацию в соответствии с принятыми нормами.
Вместо «жесткой» в 4-й строке появляется «жаркой», «не осенит» в 16-й строке заменяется «не освежит». В большинстве изданий отдано предпочтение
тургеневскому тексту. С сохранением тютчевского варианта в строке 4 опубликовано в Изд. 1900. С. 177. Чулков II. С. 39.
Стремление реализовать в первой и последней строфах оба элемента 2-й строки «Тому, кто в летний жар и зной» понятно, но кажется излишним. «Не освежит»
лексически целесообразнее, однако «не осенит» созвучнее 13, 14 стихам по смыслу и рифме.
Интересным представляется указание на литературное происхождение строки «Бредет по жаркой мостовой» в Изд. Маркса: «... Вся эта строка: «Бредет по жаркой
мостовой» напоминает подобный же стих «Тащусь по жаркой мостовой» в анонимном стихотворении «Характеристика», напечатанном в «Литературной газете» 1831 г.,
т. III, № 16, с. 129.
Бумаги деловым мараньем
Лишенный жизни остальной,
В душе с тоской, в чертах с страданьем,
Тащусь по жаркой мостовой.
На утомительной дороге
Мне попадаются порой
Иль гордый шут в мишурной тоге,
Или товарищ разгульной.
И наблюдатель без ошибки
Во мне давно заметить мог
И Баранжера пол-улыбки
И тягостный Жильбера вздох».
Вероятность такой реминисценции невелика, учитывая тот факт, что эпитет «жаркой» появился лишь в Совр.
По мнению Р. Ф. Брандта, «в общем чудное, это стихотворение несколько испорчено повтореньями...». Критик делает предположение, что три средних строфы
«представляют разные редакции одной строфы», отдавая предпочтение второй из них. Мысль Брандта не получила развития у исследователей.
Стихотворение вызвало ряд разноречивых откликов.
В статье «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева» И. С. Тургенев отмечал, что «стихотворения, каковы «Пошли, Господь, свою отраду...» и другие,
пройдут из конца в конец Россию и переживут многое в современной литературе, что теперь кажется долговечным и пользуется шумным успехом».
Л. Н. Толстой увидел в нем неповторимую тютчевскую интонацию (помета «Т.»), но наиболее удачными показались писателю лишь 3 строфы (отчеркнуты первые 12
стихов).
И. С. Аксаков приводил стихотворение в качестве примера «поэтической мысли», «чувствующей и живой». «Здесь мысль стихотворения вся в аналогии этого образа
нищего, смотрящего в жаркий летний день сквозь решетку роскошного прохладного сада, — с жизненным жребием людей-тружеников. Но эта аналогия почти не
высказана, обозначена слегка, намеком, в двух словах в последней строфе, почти не замечаемых: жизненной тропой, а между тем она чувствуется с первого
стиха. Образ нищего, вероятно, в самом деле встреченного Тютчевым, мгновенно осенил поэта сочувствием и — мыслью об этом сходстве. Мысль, вместе с
чувством, проняла насквозь самый образ нищего, так что поэту достаточно было только воспроизвести в словах один этот внешний образ: он явился уже весь
озаренный тем внутренним значением, которое ему дала душа поэта, и творит на читателя то же действие, которое испытал сам автор».
Д. С. Дарский также обратил внимание на реальность изображенных в стихотворении фактов и событий, но только в сфере душевной жизни. В образе нищего критик
увидел самого поэта: «Есть у Тютчева еще одно стихотворение, в котором поэтическое иносказание показывает, каким непереносимым бременем ложилась ему на
душу дневная тягота. Уже осведомленные в значении, какое вкладывалось Тютчевым в слова: день знойный, полдень, дневной зной, — мы не ошибемся в настоящем
толковании стихотворения:
Пошли, Господь, свою отраду...
С наглядной убедительностью предстает душевное состояние поэта. Бесплодной тоской изнуряет его удушливая жестокость жизни. Лишенная живых вод, иссыхает
душа».
Контраст блаженства, роскоши, нищеты и обездоленности, лежащий в основе стихотворения, приобрел социальные черты в пародийном отклике Николая Ломана,
сотрудничавшего в 1860-е гг. в «Искре» под псевдонимом «Н. Л. Гнут». Иронически изображая «рабское подражание любимому поэту», сатирик признается: «Может
быть, я не слишком требователен, вкус мой неразборчив; но ведь это совсем иное дело <...> Вариация не пародия: она только выясняет основной мотив,
выставляет рельефнее красоты подлинника. Вариировал же я стихотворение г. Тютчева: «Пошли, Господь, свою отраду...», хотя мне очень хорошо известно, что
оно перейдет в потомство наравне с лучшими произведениями Пушкина».
Сама пародия появилась в «Искре» в 1860 г. № 8, с. 94, под заглавием «Перед милютиными лавками». Ломан иронизирует над чувством сострадания «бедному
нищему», считая сочувствие, участие социальными категориями:
Перед милютиными лавками
Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто в летний жар и зной,
Как бедный нищий, мимо саду,
Бредет по жесткой мостовой...
Пошли, господь, свою подачку
Тому, кто жаркою порой,
Как утлый челн в морскую качку,
Идет по знойной мостовой...
Он смотрит к Вьюшину тоскливо
В окно на крупный виноград,
На абрикосы, дули, сливы,
На пастилу и мармелад.
Не для него кокос, арбузы,
Гранаты в золотом огне,
Не для него и толстопузый
Гомер разлегся на окне...
И фрукт привозный из Мессины
Напрасно взор его манит:
Сок ароматный, апельсинный,
Увы, его не освежит!..
Так облегчи, господь, вериги,
Тому, кто много претерпел,
Кто в здешний жизни, кроме фиги,
Других плодов еще не ел.
(Цит. по: Поэты «Искры». Л., 1933. С. 502—503).
Образным строем «Пошли, Господь, свою отраду...» перекликается с написанным в начале 1830-х гг. стих. «Странник». Тютчев вновь обращается к образам дороги,
путника, решая вопрос о выборе пути, жизненного предназначения. «Дивный мир», открытый страннику в одноименном стихотворении, оказывается недоступным
«бедному нищему». Блаженство связывается теперь «не с движением, но с пребыванием».
Большое место в структуре стихотворения занимает картина райского блаженства в саду. Включением мотива утраченного рая проясняется метафизический характер
пути «бедного нищего» (А. М.).
|