|
Комментарий:
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 4.
Первая публикация — Москв. 1851. Ч. III. № 11. С. 238, под общим названием «Стихотворения» и с общей подписью «Ф. Т-в», под номером «3». Вошло в Совр. 1854.
Т. XLIV. С. 27; Изд. 1854. С. 53; Изд. 1868. С. 93; Изд. СПб., 1886. С. 140; Изд. 1900. С. 145.
Печатается по автографу. В тексте сохранена поправка 4-й строки рукой П. А. Вяземского. К. В. Пигарев справедливо считает, что «нет никаких оснований
полагать, что она сделана без ведома Тютчева: все стихотворения поэта, напечатанные в Москв. 1850—1851 гг., были получены издателем журнала непосредственно
от автора».
В автографе 4-я строка: «Льдина за льдиною плывет» исправлена рукой Вяземского карандашом: «За льдиной льдина вслед плывет». В 14-й строке каждое слово в
словосочетании «Человеческое Я» написано с прописной буквы.
Во всех изданиях сохранена поправка 4-й строки Вяземским, но отсутствует написание с прописной буквы значимых для поэта слов.
Датируется весной 1851 г. На этой датировке настаивает Пигарев, исходя из того, что стихотворение «появилось в июньской книжке Москв.». Ссылаясь на Изд.
СПб., 1886, Г. И. Чулков, «за неимением иных данных», датирует его 1848 г.
И. С. Аксаков назвал стихотворение в числе тех, «где раскрывается для нас нравственно-философское созерцание поэта». Он считал, что «мыслящий дух» Тютчева
«никогда не отрешался от сознания своей человеческой ограниченности, но всегда отвергал самообожание человеческого я», и поражался способности поэта
«воплощать в такие реальные художественные образы мысль самого отвлеченного свойства».
Л. Н. Толстой отметил это стихотворение буквами «Т. Г.» (Тютчев. Глубина).
По мысли Ю. И. Айхенвальда, высказанной в 1906 г., Тютчева «в личной утрате <...> утешает зрелище общего жизненного потока. Это очень существенно, что он
не верит в индивидуальное бессмертие и не дорожит им <...>. В весенний ледоход одна льдина за другою стремятся в море и, несмотря на свои частные различия,
сливаются в одной общей стихии, в одной братской колыбели-могиле».
«Тютчев признавал истинное бытие лишь у мировой души и отрицал его у индивидуальных «я», — писал В. Я. Брюсов в 1910 г. — Он верил, что бытие индивидуальное
есть призрак, заблуждение, от которого освобождает смерть, возвращая нас в великое «все». Вполне определенно говорит об этом одно стихотворение («Смотри,
как на речном просторе...»), в котором жизнь людей сравнивается с речными льдинами, уносимыми потоком «во всеобъемлющее море». Они все там, большие и малые,
«утратив прежний облик свой», сливаются с «роковой бездной».
В. Ф. Саводник приводил это стихотворение в доказательство следующей мысли: «Для человеческой личности с ее неизбежным эгоцентризмом, с ее резким
разграничением между я и не-я, — самая мысль о смерти, об индивидуальном уничтожении, представляет источник тяжелых моральных страданий. А между тем перед
лицом безграничного океана мировой жизни само человеческое я является лишь бессильным призраком, «обольщением мысли», тенью, скользящей на фоне стихийного
круговорота природы и бесследно исчезающей в «роковой бездне» уничтожения».
«Вызванная собственным воображением картина извечной пучины приобретает над поэтом притягательную власть, — утверждал Д. С. Дарский. — Как очарованный, не
в силах он отвести взора от зрелища всеобщего исчезновенья. Снова и снова обращается созерцательной мыслью к безнадежному образу. В этом упорном возврате
чувствуется не одна только суровая настойчивость познающего ума, вопреки всем жалобам сердца удерживающего признаваемую истину, — скорее тут сказалось
влечение страдающей души к своему последнему успокоению. Можно думать, что представление «роковой бездны» вносило в существо поэта некоторое нравственное
исцеление: недаром эта бездна названа «миротворной». И Тютчев привязывается к своей идее со всею верностью остуженной, праведной страсти <...> «О, нашей
мысли обольщенье, ты — человеческое я!» — вот восклицанье, которое должно объяснить, почему тайной прелестью возобладала над Тютчевым идея бездны. Она
освобождала сознание от обольщения <...> Отказаться от греха лживого познанья, не упорствовать в недостойном самоутверждении, уверовать в слитное бытие — в
этом заповедь».
По мнению Д. С. Мережковского, для Тютчева «весь мир — полет к смерти, к небытию. Все явления, все образы, все лики мира плывут в бездну роковую, как тающие
льдины в океан».
|