|
Комментарий:
Автограф неизвестен.
Списки — Сушк. тетрадь; Альбом Тютчевой; Муран. альбом.
Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 37—38. Вошло в Изд. 1854. С. 37; Изд. 1868. С. 142; Изд. СПб., 1886. С. 186; Изд. 1900. С. 192.
Печатается по первой публикации.
Датируется 1852 г. по списку Альбома Тютчевой.
Г. И. Чулков, восстанавливая историю публикации стихотворения, отметил: «Тургеневский текст перепечатал Аксаков в 1868 г., изменив 7-ю строку. А. Н. Майков
в 1886 г. напечатал пьесу, поставив под текстом дату — 1852. В майковской редакции пьеса появилась и у А. А. Флоридова в 1900 г.». Таким образом, после
первой публикации и Изд. 1854 произошло одно изменение: в 7-й строке «постыдилась» было заменено на «устыдилась». Другое текстологическое истолкование
стихотворения (с ориентацией на Сушк. тетрадь как восходящую к автографу).
Чулков первый предположил, что стихотворение «очевидно, относится» к Е. А. Денисьевой. Этому предшествовало указание Р. Ф. Брандта на то, что «с этой пьесой надо сравнить и стихотворение «О, как убийственно мы любим...». Хронологическая близость, мотивы «судьбы» и «толпы» («Судьбы ужасным приговором...», «Толпа, нахлынув, в грязь втоптала / То, что в душе ее цвело...») превращают стихотворения в лирическую дилогию, крепко спаянную со всем «денисьевским» циклом.
Образ жестокой «толпы», генетически связанной с пушкинским стих. «Поэт и толпа» (для Тютчева великая любовь сродни великому искусству), отражает то, что
происходило в жизни Денисьевой. «Гнев отца ее не знал пределов и много содействовал широкой огласке всей этой истории, которая, впрочем, не могла не
обратить на себя общего внимания по видному положению в свете обоих действующих лиц <...>; бедную Лелю все покинули, и прежде всех сам Тютчев; отец не
хотел ее больше знать и запретил всем своим видаться с нею, а из бывших ее подруг осталась ей верна одна лишь Варвара Арсеньевна Белорукова», —
свидетельствовал А. И. Георгиевский. «Разочарование было в жизни вообще, которая казалась суровой и безжалостной. Люди не простили ей ее «беззаконной
любви», — писал Чулков. «Правда, роман поэта с Денисьевой был встречен в обществе неодобрительно», — подчеркнул В. В. Тютчев.
В атмосфере конфликта с «обществом» создавался образ «толпы», что вызвало вспышку сатирической гиперболизации в финальном стихе. Эта вспышка
подготавливалась и лирическим образом «души», в поэтике которого заметна опора на философию Якоба Бёме, почитавшегося Тютчевым одним «из величайших умов,
которые когда-либо проходили земное поприще». Согласно Бёме, человеческая душа пребывает в раздвоении: с одной стороны, «она имеет в себе источник свой
также извне, через воздух; и господствует в ней Дух Святой по тому роду и образу, как Он все наполняет, и как все — в Боге, и сам Бог — все», а с другой —
«душа имеет свой источник также и из природы, в природе же есть злое и доброе, а человек в результате греха вверг себя в природную яростность, так что душа
его ежедневно и ежечасно оскверняется грехами, то и познание души только частично; ибо природная ярость господствует теперь также и в душе». Эта философская
аллюзия дает опору для воплощения тютчевской мысли о невозможности спасения от «бессмертной пошлости людской», ибо она — тоже принадлежность человеческой
души. Отсюда вся художественная оправданность появления эпитета «бессмертной». Скорее всего, именно этот эпитет представлен в первозданном тютчевском
тексте, а его замена в Сушк. тетр. (л. 68) на «безмерной» также является результатом сотворчества. Поэтому Н. В. Сушков в этот список внес исправление,
написав под «безмерной» «бессмертной».
Возможно, что монолог А. Ф. Тютчевой о «душе» в дневниковой записи от 24 ноября 1855 г. в какой-то степени обусловлен содержанием этого стихотворения:
«Бывают минуты в жизни, когда душа действительно не знает, в чем ей найти успокоение. Куда бы она ни повернулась, всюду она впитывает в себя тайную горечь,
она чувствует себя совершенно одинокой, покинутой и чуждой в этом мире». В критическом отклике К. С. Аксакова на первое издание стихотворений Тютчева есть
определение, которое передает поэтическую атмосферу и «Чему молилась ты с любовью...»: «С другой стороны, сочувствие поэта направлено к внутреннему миру
человека, к тем таинственным глубинам и безднам души, где возникают призраки, где родятся мечты, где носятся видения, откуда исходит безумие, к миру не
мысли ясной и не фантазии головы, но к миру снов, ощущений, предчувствий, какого-то таинственного осязания бесконечности, какого-то смутного чуяния
беспредельности, невместимости, чуяния, граничащего с безумием, предощущающего хаос». Попадает это стихотворение в поле притяжения и добролюбовского
определения природы поэзии Тютчева: «... а другому доступна, кроме того, — и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не
одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни». «Соединение людей — толпа, а толпа — насилие», — подчеркнул Д. С.
Мережковский перед тем, как процитировать две первых строки 2-й строфы, а смысл финальной строфы определил: «Уйти от жизни — от пошлости» (А. А.).
|
