Примечание:
1 Ливонские поля. Ливония в XII–XIII вв. — область, где жили ливы, местное население угро-финского происхождения; это территория
современных Латвии и Эстонии, в средние века завоеванная германскими крестоносцами, о чем и вспоминает поэт, говоря о «кровавой и мрачной поре» и о
зависимости «сынов» этой земли от рыцарей (имеется в виду орден меченосцев).
2Пустынная река — Западная Двина.
Комментарий:
Автографы (2) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 13. Л. 5 и 2.
Первая публикация — Совр. 1837. Т. VI. С. 395–396, под общим заголовком «Стихотворения, присланные из Германии», под номером XXV, с общей подписью «Ф. Т.».
Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 15; Изд. 1854. С. 27; Изд. 1868. С. 31–32; Изд. СПб., 1886. С. 82; Изд. 1900. С. 75–76.
Печатается по беловому автографу.
Первый автограф (л. 5) — черновой, карандашный, второй (л. 2)— беловой, чернилами. В движении от чернового варианта к беловому видна взыскательная
стилистическая правка. Устранены грамматические неточности (во второй строке появилось слово «вокруг» вместо первоначального «кругом», в 13-й «...вам
единым удалось» поэт заменил более правильным оборотом — «...вам одним лишь удалось»). Более существенна и принципиальна правка 4-й строки, в которой
было: «Все на душу тоску лишь наводило»; поэт заменил «тоску» на «раздумье»; именно это слово обозначило ведущий тон стихотворения – медитации. 14-я строка
в одном из черновых вариантов содержала характерное тютчевское слово «пришельцы» («Пришельцы вы с брегов другого света»), но вся была изменена. В стих.
«Давно ль, давно ль, о Юг блаженный...» он сохранит это слово, примененное к себе («И ты, как Бог разоблаченный, / Доступен был мне, пришлецу?..). Тютчеву
было свойственно проникать во внутренний мир человека, переходящего рубежи, так он осознавал нередко и себя.
Беловой автограф — на обороте листа с другими стихотворениями, пронумерованными: 1. «Через ливонские я проезжал поля...», 2. «(Дорогой)» — «Песок сыпучий
по колени...», 3. «Есть в светлости осенних вечеров...»; на втором одноформатном листе и тем же почерком: 4. «Листья», 5. «Альпы», 6. «Mal’aria», 7. «Сей
день, я помню, для меня...».
В беловом автографе дата — «1830», подчеркнутая и заключенная в скобки. Так и датируется стихотворение, написанное на обратном пути из Петербурга в Мюнхен;
Тютчев выехал в конце сентября — начале октября 1830 г.
В пунктуации обращает на себя внимание тире в конце каждой строфы, за исключением 4-й, завершенной восклицательным знаком и многоточием, состоящим из шести
точек. Хотя у Тютчева иногда тире приближается по смыслу к точке, все же оно чаще обозначает некоторую незавершенность, открытость высказывания и самой
эмоции, как бы протяженной и не уместившейся в словах каждой строфы; создается в подтексте ощущение обширного мира «невыразимого», спрятанного в
повторяющихся тире и в многоточии. Следуя современным грамматическим нормам, здесь заменены тире в конце строф многоточиями. Списки и печатные тексты
воспроизводят беловой автограф.
Первое издание и дальнейшие отличаются от белового автографа только пунктуацией. Не всегда сохраняются тире и многоточия. Издания 1850-х гг. не различаются
в оформлении текста; здесь сохраняются тире автографа в конце 3-й и 5-й строк, но отсутствуют все многоточия, за исключением конца 16–й строки. Изд. СПб.,
1886 и Изд. 1900 почти не отличаются от предыдущих. Но в них, как и в первом издании, в конце указан год — «1830».
Н. А. Некрасов отозвался о стихотворении обобщенно, объединив его с другими — «В душном воздухе молчанье...», «О чем ты воешь, ветр ночной...», «Душа
хотела б быть звездой...», «Так здесь-то суждено нам было...»: «Во всех этих стихотворениях есть или удачная мысль, или чувство, или картина, и все они
выражены поэтически, как умеют выражаться только люди даровитые».
С. С. Дудышкин нашел в нем, как и в «Смотри, как на речном просторе...», «Мужайтесь, о други, боритесь прилежно...», полноту «грустно-мужественного
созерцания», что является, по мнению рецензента, одним из верных признаков поэтической натуры.
Л. Н. Толстой отчеркнул последнюю строфу этого стихотворения.
В. Я. Брюсов относил его к числу тех («Близнецы», «Два голоса», «Две силы есть, две роковые силы...», «Природа — сфинкс», «По дороге во Вщиж»), которые по
большей части представляют собой «размышления по поводу вековечных загадок мира и человеческой жизни <...> Их строфы, двустишия и отдельные стихи образуют
блестящие афоризмы, давно вошедшие в обиход русской речи».
Р. Ф. Брандт полагал, что в последней строфе («Но твой, природа, мир о днях былых молчит...») слово «мир» употреблено не в смысле «бытие» природы, а в
смысле «мир-покой».
|