|
Овстуг. Понедельник. 16 августа
Благодарю вас, милая Marie, за письмо ваше, хотя и французское, но зачем же французское. Мы, кажется, условились упразднить его. Впрочем, я буду рад вашим
письмам даже и на арабском языке...
Надеюсь, однако, не продолжать этой переписки. Я все более и более убеждаюсь в том, что для меня было несомненно, а именно, что мое здешнее пребывание не
приведет ни к каким существенным улучшениям, по крайней мере здоровье мое от него не улучшается. Я продолжаю чувствовать — не положительную боль, но
какую-то несообразность то в одной ноге, то в другой. — Как бы то ни было, после двадцатого числа я решительно отсюда уезжаю. Здешняя местность не
отзывается ни на одно из моих воспоминаний — и вместе с тем не представляет никакого развлечения — хотя, правду сказать, я и в виду Средиземного моря не
мог найти ничего утешительного во всем том, что не было в связи с моим единственным прошедшим, — и вот почему меня тянет в Москву или, лучше сказ<ать>, на
Малую Дмитровку...
Поблагодарите Володю за его расположение, и надеюсь, что в скором времени он мне сам подтвердит это заявление с высоты козел, на которых мы торжественно
воцарим его — по возвращении моем в Москву...
Что здоровье вашего мужа? Неужели он и теперь еще, при этой весьма положительной осенней свежести, продолжает свою villégiatur-y?.. Здесь, по крайней
мере, за исключением каких-нибудь пяти часов во дне, мы решительно мерзнем.
Благодарю редакцию «М<осковских> вед<омостей>» за ее обо мне попечения. В этом отчуждении ото всего живого и современного появление «Моск<овских>
вед<омостей>» имеет нечто умиляющее и питающее в душе веру в Провидение... Удивительный край эта Россия. — У нас переезд с места на место — вещь иногда
довольно трудная, но из 19-го столетия в какое-нибудь давно прошедшее этот переезд совершается очень легко...
Простите, до скорого свидания. — Знаете ли, почему я пишу карандашом? — Мои подлые нервы до того расстроены, что я пера в руках держать не могу. — Господь
с вами.
Вам от всей души пред<анный>
Ф. Тютчев
|