|
Петерб<ург>. Середа. 2 февраля
Благодарю вас, милая Marie, за письмо. Вы, конечно, догадались, почему я замедлил ответ. — Письмо ваше пришло в самый разгар событий. Прошлое воскресенье,
т. е. 30 генваря, Marie Бирилева в семь часов вечера родила дочь — и, кажется, благополучно. По крайней мере до сих пор состояние ее удовлетворительное. Но
сегодня только еще третий день, и я знаю по опыту, как в подобных случаях следует остерегаться слишком рано торжествовать победу. Что усилило тревогу,
неразлучную с подобным происшествием, это то, что за два дня до оного бедный Бирилев испытал, весьма неожиданно, два довольно сильные припадка,
свидетельствующие о неослабном, вопреки всем лекарствам, продолжении болезни. Теперь он опять поправился — и возвратился, по-видимому, в свое прежнее
положение. Но повторение припадков, без всякой осязаемой причины, все-таки весьма не отрадно...
Все эти известия — хорошие и дурные — передайте милой нашей Анне Алексеевне, на которую, как вы видите, я торжественно предъявляю свою долю права. Впрочем,
и то сказать, такая симпатичная натура, какова она — всем сродни...
Отчего вы сомневаетесь в моем приезде в Москву будущей весною? Я, по крайней мере, не сомневаюсь.
Касательно дел ваших я преисполнен какого-то смутного усердия, которое меня просто бесит своею бесплодностию. Мне кажется, что другой на моем месте давно
бы что-нибудь придумал и устроил... Я говорил с Деляновым о слухах, сообщенных мне вами по поводу Вышнеградского. Он им плохо верит... От оседланного
дурака трудно ожидать, чтобы он сам собою сбросил седока...
Здесь после сенатск<ого> выговора двум одесским гласным, о котором, как слышно, уже сожалеют — ничего нового, годного для сообщения, не имеется, —
следственно я и заключу на этот раз письмо заявлением, далеко не новым — каким бы вы думали?
Детей обнимаю. Ал<ександру> Ив<анычу> мой усердный поклон.
Ф. Т.
|