|
С.-Петербург. 15 февраля <18>66
На этот раз к вам обращаюсь с письмом моим, друг мой Александр Иваныч. — Прежде всего поговорим о ваших личных интересах и отношениях. Делянов обещал мне
положительно при первом свидании с Свечиным расспросить его касательно предполагаемых изменений в управлении здешних женских гимназий и хлопотать за вас,
если представится к этому случай... Делянов поручил мне даже передать вам уверение, что он имеет вас постоянно в виду и не упустит первой возможности,
которая представится для определения вашего на такое место, которое было бы достойно вас. Он вообще чрезвычайно хорошо расположен к вам, и вы можете на
него рассчитывать... Мне кажется, что не худо бы было, если бы вы написали к нему несколько строк и собственноручно заявили бы, чего вы желаете...
Теперь перейдем от частного к общему... Здесь уже знают о положительном отказе графа Фландрского, и вчера уже отправлены были кн. Горчак<овым> инструкции
его по делу совершившегося переворота в Княжествах. Вот наш взгляд на теперешнее положение дела.
Мы, разумеется, будем решительно противудействовать всякой иностр<анной> кандидатуре, которой, впрочем, кроме Франции, никто и не желает — да и
осуществление которой не представляет вероятия, потому что трудно же будет какому-либо члену из царствующих в Европе домов решиться сделаться вассалом
Оттоманской Порты. А признать за Княжествами самостоятельное политическое существование — это значило бы приступить к окончательному разделу Турции, на что
никто не отважится. — Раз же устранив иностр<анную> кандидатуру, можно рассчитывать, что сила естественных стремлений возьмет верх над искусственными
комбинациями и приведет к разъединению обоих Княж<еств>, каковой исход есть единственно согласный с нашими существенными интересами... Мы не имеем никакого
повода созидать на Востоке искусственные политические самостоятельности и скреплять чуждыми нам династическими интересами. Это было бы столько же противно
истории, сколько и России. Для органического строя всей этой области православного Востока, или, лучше сказать, всей Восточной Европы, пора бы наконец
понять, хоть нам по крайней мере, что тут места нет отдельным державствам, как в Западной Европе, — что для всех этих земель и племен нет и быть не может
законной верховной власти вне России, вне русского единодержавия, и что всякая попытка созидать там какие бы то ни было организации, отрешенные от нас — от
органической солидарности с нами, — никогда ни к чему не поведут, т. е. ни к чему прочному.
Я знаю, политическое наше самосознание до такой степени помутилось вследствие последних обстоятельств, что этот взгляд покажется чем-то нелепым —
несообразным. Но это значит только то, что мы в данную минуту спустились в какую-то лощину, которая преграждает нам всякий свободный взгляд — вдаль и на
окрестность.
Здесь считают падение Кузы щелчком для французской политики, которая в последнее время, особенно по этому вопросу, очень тяготела над бедною
самостоятельностию Порты. И теперь, вероятно, это минувшее давление вызовет реакцию. — Во всех предстоящих возможных замешательствах мы, кажется, можем
рассчитывать на совокупность действия с Англией, сближение с которой все более и более обличается по всем вопросам...
Вот вам, любезнейший Александр Иваныч, приблизительно по крайней мере, определения высоты в настоящую минуту. Рассчитываем на сочувствие и поддержку
«Московских ведомостей».
Вчера в заседании Главного управления по делам печати мы решительно доконали «Русское слово», определивши ему третье предостережение. Я, как вы знаете,
враг подобных экзекуций — но что прикажете делать? Сама печать виновата, и первые вы — не противудействуя всей этой неурядице и бесчинствам, а там, где
Разум не действует, поневоле надо прибегнуть к Дубинке, что, однако же, очень прискорбно.
Прошу милую Marie простить мне это длинное, скучное письмо. — Не замедлю отнестись к ней прямо.
Простите. Господь с вами.
|