|
Петербург. 22 февраля <18>66
Скажите, ради Бога, кто из вас двоих запрещает один другому писать ко мне?.. Это единогласие в молчании начинает сильно меня тревожить... Здоровы ли вы? не
случилось ли что у вас?.. Потрудитесь же, прошу вас, пошевелить пальцами, как это бывает при кошмаре, чтобы восстановить в нашей переписке надлежащее
кровообращение...
За неимением письменных извещений я стараюсь вычитать коли не вас, так мужа вашего из передовых статей «Московских вед<омостей>»... но как-то не удается.
— Выдается из них, а особливо из последних по финансовым вопросам, только сердитый горб Леонтьева... Что же до вас собственно, то даже и тени вашей нет ни
на одном из бесчисленных столбцов вышереченной газеты... Словом сказать, я в совершенных потемках и прошу посветить...
Здесь, кроме моего, все здоровы, или хороши, или поправляются. Даже моему Феде стало гораздо лучше. Кашель унялся, и он может выходить на воздух. Он
становится очень мил, и мне все грустней и грустней бывает смотреть на него. — Дарье также лучше, и она после праздников сбирается ехать за границу. Ей
очень бы хотелось меня увезти с собою, но не увезет — там еще пустее. Это я уже испытал на деле...
Знаете ли, что вы мой единственный корреспондент в Москве? т. е. если можно назвать корреспондентом лицо не пишущее... К Аксаковым по приезде из Москвы я
еще ни разу не писал. Вы одни тревожите иногда во мне эту заглохшую способность к начертанию букв... Такие исключительные усилия заслуживают же с вашей
стороны некоторого ободрения... Итак, в самом даже неблагоприятном предположении не позднее как дня через три я жду вашего отклика. Не то... увидите.
Ф. Тчв
|